Санкт-Петербургское региональное отделение
политической партии
«Российский Общенародный Союз»
политической партии
«Российский Общенародный Союз»
Национальная власть
Национальная политика
Национальная экономика
ПЕРЕЯСЛАВСКАЯ РАДА. РАЗМЫШЛЕНИЯ И ВЫВОДЫ В ГОД 360-ЛЕТИЯ
19 Январь 2014 19:26
8/21 января 2014 года — 360 лет Переяславской Раде. Нынешняя годовщина присяги Войска Запорожского Низового на верность «Царю восточному, православному» фактически выпала из поля зрения ведущих украинских СМИ и политиков. Да оно и понятно: все до единой идеологемы, которые касаются перехода государства Богдана Хмельницкого под протекторат Московской державы.
Причина, по которой восставшие казаки искали поддержки и спасения в Москве, общеизвестна. Это невыносимый национальный, религиозный и экономический гнёт, которому коренной народ Малой Руси (Юго-Западной) подвергался в Польско-Литовской колониальной империи. Здесь между собой согласны все без исключения отечественные историки и публицисты. Достаточно сказать, что в конце ХVI века в Малой Руси прокатились мощные крестьянско-казацкие восстания под предводительством Криштофа Косинского (1591-93) и Северина Наливайко (1594-96). В Киеве, Львове, Дрогобыче, Луцке и других русских городах развернули деятельность православные братства, которые по мере сил противостояли униатской и римо-католической экспансии. В 30-е годы XVII века вооружённая борьба против польских оккупантов разгорелась с новой силой. Вспомним череду восстаний под предводительством Тараса Федоровича (1630), Ивана Сулимы (1635), Павла Павлюка (1637).
Апогеем национально-освободительного движения в Малороссии стала всенародная казацко-крестьянская война 1648-54 годов во главе с Богданом-Зиновием Хмельницким. Уже в первом своём письме к Царю Алексею Михайловичу от 8 июня 1648 года гетман предельно откровенен: «Зычили быхмо собе самодержця господаря такого в свой земли, яко ваша царская велможность, православный хрестиянский цар» («История Украинской ССР». К., изд-во АН УССР, 1953, т. 1, с. 226). И ещё: «А мы зо всем войском Запорозким услужить вашей царской велможности готови» (там же).
При этом важно отметить, что среди инициаторов вхождения «под высокую царскую руку» он был далеко не первым. В 1620 году гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный — тот самый, войска которого в 1613 и 1618 годах были основной ударной силой польских интервентов против России, — обратился к государю Михаилу Фёдоровичу Романову с челобитной, в которой заявлял, что-де Войско Запорожское хочет служить самодержцу всея Руси. В ответной грамоте Царь похвалил гетмана за благие помыслы. И даже прислал казакам жалованье в размере 300 рублей — сумму по тем временам преизрядную. Однако, реально оценивая соотношение сил между Москвой, едва вышедшей из периода кровавой Смуты, и Речью Посполитой — одной из сверхдержав тогдашней Европы — Царь дипломатично отказал Сагайдачному. Через 4 года киевский митрополит Иов Борецкий направил Михаилу Фёдоровичу прошение о принятии всего малороссийского народа в российское подданство, на что тоже последовал вежливый отказ. В 1630 году глава Православной Церкви в Юго-Западной Руси повторил свою просьбу — и опять с тем же результатом.
Между тем, не давая Варшаве поводов для возобновления войны, Москва активно помогала единоверным и единокровным братьям, как сказали бы теперь, по гуманитарной линии. Например, православные епархии Малой Руси регулярно получали из Белокаменной финансовые средства, а казаки и крестьяне, которые участвовали в восстаниях против польской короны, находили убежище и новую родину в пределах Русского государства. Более того, когда летом 1648 года Малороссию поразила длительная засуха, что привело к неурожаю, лишь позволение царского правительства беспошлинно вывозить зерно, соль и другие продукты из Московской державы в русские области Речи Посполитой спасло тамошнее население от голода. А 21 января 1650 года, в разгар восстания под предводительством Хмельницкого, Царь Алексей Михайлович издал специальную грамоту, согласно которой в российских пограничных городах товары из Малороссии освобождались от госпошлины.
Более того, в интересах восставших Москва нарушала условия Поляновского (1634) мирного договора с Речью Посполитой, вследствие чего польские послы выдвигали русскому правительству вполне резонные претензии, что-де оно помогает Хмельницкому «многим жалованьем, и пушечным, и хлебным запасом» («История Украинской ССР». К., изд-во АН УССР, 1953, т. 1, с. 228). Таковы бесспорные факты, отменить которые не под силу фальсификаторам истории, какими бы звонкими титулами те ни прикрывались.
«Нет ни малейшего сомнения в том, что Богдан Хмельницкий в своём противоборстве с польской шляхтой с самого начала рассчитывал прежде всего на помощь России», — констатирует историк с мировым именем, директор Института археологии Национальной Академии наук Украины, академик Пётр Толочко («Перед кем и в чём виновата Переяславская Рада?». «Голос Украины», 3.08.2002). В самом деле, уже в конце 1648 года гетман отправил в Первопрестольную посольство во главе с полковником Силуаном Мужиловским, которому поручено было просить Царя Алексея Михайловича о предоставлении восставшим военной помощи, а также о принятии Войска Запорожского в российское подданство. Через год батька Хмель ещё раз излагает русскому монарху свою просьбу: «А мы как первые також де и ныне желаем того, чтобы Ваше Царское Величество нам найнижайшим слугам и подданным своим Государем учинился». Однако пойти навстречу гетману означало автоматически нарушить и без того хрупкий мир с Польшей. Посему и на сей раз Хмельницкий не добился своей цели.
Чтобы вынудить Москву к необходимому решению, гетман пошёл на дипломатическую хитрость, сделав вид, будто от безысходности готов признать над собой власть турецкого султана Мехмеда IV (договоры 1650 и 1653 годов). Это подействовало, и уже 14 (24 по н. ст.) марта 1653 года Боярская Дума во главе с самим Царём решила, наконец, принять Гетманскую державу «под высокую Государеву руку» — но лишь при условии, если Речь Посполита не прекратит притеснения своих русских православных подданных. Об этом королю Яну Казимиру и Сейму сообщило посольство князя Бориса Репнина-Оболенского и боярина Бориса Хитрово, прибывшее в том же году во Львов. Послы, среди прочего, потребовали от короля и сенаторов предоставить Войску Запорожскому автономию на условиях Зборовского договора. В ответ Репнин и Хитрово услышали, что им скоро не за кого будет заступаться, так как уже осенью король истребит на Руси всех казаков.
СПРАВКА. Зборовский договор от 10 августа 1649 года подписан Богданом Хмельницким и королём Яном Казимиром в лагере польских войск после успешной для казаков битвы под местечком Зборов (4-5.08.1649). Согласно договора, под полной властью Речи Посполитой оставались киевское Полесье, часть Новгород-Северщины, Подолье и Волынь. Суверенитет Войска Запорожского распространялся на Киевское, Брацлавское, Черниговское воеводства. Реест Войска увеличивался до 40 тысяч человек. На территории Войска не имели права появляться коронные войска, а все государственные должности должны были занимать только православные люди. Все повстанцы получали полную амнистию. Иезуитам запрещалось проживать на территории Войска. Киевскому митрополиту предоставлялось место в сенате. Столицей гетмана становился Чигирин. Таким образом, подписав Зборовский договор, Польша de facto признала казацкое государство «Войско Запорожское», которое в более поздней украинской историографии получило название «Гетманщина».
После этого русская дипломатическая миссия немедленно отбыла в Москву, а громадное польское войско в августе «рушило» против повстанцев. Хмельницкий выступил навстречу врагу, одновременно снарядив в Первопрестольную посольство Герасима Яцковича, затем Лаврина Капусты с письмами на имя Царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, в которых излагалась текущая ситуация и энная по счёту просьба принять Гетманщину под суверенитет Москвы. На сей раз русское правительство не колебалось. Как только в конце сентября Репнин и Хитрово вернулись в столицу, тут же был созван Земский Собор, который 1 (11 по н. ст.) октября 1653 года единодушно постановил «принять в подданство гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами и селами». Через 3 недели, 23 октября (2 ноября по н. ст.), в Успенском соборе Московского Кремля — главном храме тогдашней России — Государь в торжественной обстановке лично объявил о войне с Польшей «за други своя». Тогда же (9 октября) для принятия народом присяги на верность Русскому Царю в Гетманщину было отправлено почётное посольство во главе с ближним боярином Василием Бутурлиным, окольничьим Иваном Алферьевым и думным дьяком Ларионом Лопухиным.
Дабы задним числом принизить значение судьбоносного события 8.01.1654, а заодно и бросить тень на великого гетмана, конъюнктурщики от истории акцентируют внимание на том обстоятельстве, что Хмельницкий созвал «явную всем Раду» не в Киеве — «мати градомъ русьскымъ», не в своей столице Чигирине, а в полковом городе Переяславе. Тем самым, дескать, вождь прозрачно намекнул: январская Рада — это «вполне заурядное, проходное событие, смысл которого преувеличивать не стоит». Перед нами — типичный пример того, как дрянные, подлые людишки пытаются приписать собственную низость другим.
На самом деле выбор пал на Переяслав потому, что он был большим торговым городом, способным обеспечить участников Рады жильём и продовольствием. К тому же он находился вдалеке от театра военных действий. Город обороняла мощная крепость и профессионально подготовленный гарнизон. Всё это обеспечило безопасность и успех важнейшего политического мероприятия, каковым, безусловно, являлась присяга казачьей старшины и выборных от городов и весей Гетманщины на верность русскому самодержцу. Данное обстоятельство очевидно не только для авторов «Истории Украинской ССР» (с. 256-257), но и для современных украинских авторов, желающих сохранять объективность (Юрій Чиженок. «Нариси про козацькі часи в Україні». Запоріжжя, ТОВ «ЛІПС» ЛТД, 2005, с. 173).
Но вернёмся на 355 лет назад. Малорусское население встречало ехавшее в Переяслав посольство Василия Бутурлина и сопровождавший его стрелецкий отряд из 200 человек под командой стрелецкого головы Артамона Матвеева колокольным звоном, ружейным и пушечным салютом, крестными ходами, торжественными службами в храмах за благоденствие Руси Великой и здравие Царя Алексея Михайловича. По радушному русскому обычаю послам всюду вручали хлеб-соль, норовили накормить и напоить до упаду. Словом, это был триумф национального единения.
Утром 8 января Богдан Хмельницкий созвал Старшинскую Раду, полномочные участники которой единогласно высказались за принесение присяги на верность Московскому Царю. После этого в 2 часа дня под звуки литавр на центральной площади перед Успенским собором собралась «явная всем» (т. е. в отличие от конфиденциальной старшинской открытая всеобщая народная) Рада, где присутствовали представители малороссийской православной шляхты, казаков, мещан и крестьян. Образовался большой круг, в центре которого встал гетман с генеральной старшиной и русским посольством. Выступив вперёд, Богдан Михайлович произнёс свою знаменитую речь, известную нам в пересказе тогдашних летописцев (Акты Юго-Западной России, т. 10, стр. 217-227). При этом важно отметить, что гетман предоставил участникам Рады свободу выбора, обрисовав незавидные альтернативы вхождению Малой Руси в подданство «православнаго Великия Росии государя царя». «А буде кто с нами не согласует, теперь куды хочет вольная дорога», — подытожил Хмельницкий свою речь.
По свидетельству летописца, «к сим словам народ возопил: волим под царя восточного, православного, крепкой рукою в нашей благочестивой вере умирати, нежели ненавистнику Христову поганину достати!». Потом полковник переяславский Павел Тетеря, ходя по кругу, вопрошал собравшихся: «Все ли тако соизволяете?». Те отвечали: «Вси единодушно!». Потом гетман произнёс: «Буди тако! Да Господь Бог наш сукрепит под его царскою крепкою рукою». Народ же на это «возопил»: «Боже утверди, Боже укрепи, чтоб есми во веки вси едино были!». После чего генеральный писарь Войска Запорожского Иван Выговской констатировал, что-де «казаки и мещане все под государеву высокую руку поклонились».
Не в силах опровергнуть всенародного ликования по случаю вхождения Гетманской державы в военно-политический союз с монархией Романовых, враги общерусского национального единства обходят молчанием неудобные для них факты. При этом ряд обстоятельств фальсификаторы трактуют весьма превратно, надеясь зомбировать неподготовленную публику своим настырным токованием.
К числу таких обстоятельств относится и тот факт, что Василий Васильевич Бутурлин отказался ответно присягнуть от имени «всеа Русии самодержца» на верность Войску Запорожскому. Дескать, тем самым боярин поверг казаков — этих «носителей европейских демократических традиций» — в самый настоящий шок и даже едва не сорвал ответственное мероприятие. Якобы «недовольный и оскорблённый отказом В. Бутурлина, Б. Хмельницкий гордо вышел из собора, угрожая вообще аннулировать соглашение», — утверждает (разумеется, без ссылок на источники) некий «преподаватель кафедры украиноведения ЗГУ» (газета «Запорозька Січ», 12.05.1994). «Переговоры чуть было не зашли в тупик, — констатируют, со своей стороны, анонимные авторы Аналитических оценок «Переяславська угода 1654 року: історичні уроки для українського народу», обнародованных Национальным институтом стратегических исследований (К., ГП «Друкарня ДУС», 2004, с. 14). — Тем не менее казацкая старшина во главе с гетманом решила не разрывать отношений, которые так тяжело налаживались (? — авт.), и положилась на переданное Бутурлиным «слово» Царя, что тот подтверждает все договорённости». Какие ещё там «переговоры» 8-го числа? В тот день — лишь формальная легитимация принятых ранее решений.
На самом деле произошло вот что. Как утверждает Костомаров («Богдан Хмельницкий», с. 473-474), после ответной речи Бутурлина «гетман сел с послами в карету и поехал в соборную церковь для произнесения присяги новому Государю. За ним поехали старшины. На паперти собора стоял Григорий (переяславский протопоп — авт.) со всем переяславским духовенством и клирами всех церквей; рядом с ним стояли московские духовные, приехавшие с послами; из них главным был архимандрит Преображенского монастыря Прохор. На аналое, посреди храма, лежала чиновная книга, присланная царём. Московские духовные хотели начинать обряд присяги, но гетман остановил их и сказал: «Следует прежде вам присягнуть от имени Его Царского Величества в том, что Его Величество Великий Государь не нарушит наших прав, дарует нам на права наши и имущество грамоты и не выдаст нас польскому королю».
«Никогда не присягнём мы за своего Государя, — отвечали послы, — да гетману и говорить о том непристойно: подданные должны дать веру своему государю, который не оставит их жалованьем, будет оборонять от недругов, не лишит прав и имений ваших».
«Мы поговорим об этом с полковниками и со всеми людьми», — отвечал гетман и вышел из церкви. Через некоторое время вошли в церковь два полковника: переяславский Тетеря и миргородский Лесницкий-Сахнович. Они требовали непременно присяги. «Это небывалое дело, — возражали послы, — одни подданные присягают Государю, а Государю неприлично присягать подданным». «Однако польские короли всегда нам присягали», — говорили полковники. «Польские короли неверные и не самодержцы: они не хранят присяги своей, а Государево слово переменно не бывает», — отвечали послы. «Гетман и мы, вся старшина, — сказали казаки, — верим этому, но казаки простые не верят и домогаются непременно присяги за Государя». «Его Царское Величество, — возразили послы, — ради христианской православной веры и святых Божьих церквей изволил принять вас под свою высокую руку по вашему челобитью, и вам надлежит помнить милость Великого Государя, следует служить ему и всякого добра хотеть, Войско Запорожское привести к вере, а незнающих людей унимать от непристойных речей».
Полковники пошли к гетману, и вскоре Хмельницкий и старшины прибыли в церковь и на Евангелии присягнули в вечном подданстве царю от имени всей Украины в тех границах, в каких она постановлена по Зборовскому договору».
Если вдуматься, то приведённый выше фрагмент не даёт ни малейших поводов для спекуляций и злорадства. Хмельницкий не мог поступить иначе хотя бы уже потому, что в Грамотах Алексея Михайловича от 22 июня и 6 сентября 1653 года, извещающих о готовности Царя принять в своё подданство гетмана и Войско Запорожское, нет ни слова о том, что самодержец обязуется признать все прежние права и вольности народа Малороссии, которых тот добился от польской королевской власти ценой многолетней вооружённой борьбы, неисчислимых жертв и человеческих потерь. Это, безусловно, серьёзный недочёт чиновников Посольского Приказа, которые готовили черновики царских Грамот Хмельницкому.
Здесь можно также подозревать недоработку внешнеполитического ведомства Войска Запорожского. Если не сознательную провокацию со стороны генерального писаря Ивана Выговского, в будущем — первого в ряду гетманов-клятвопреступников (в пользу данной версии косвенно говорит тот факт, что подготовленные ведомством Выговского «листы» Хмельницкого к Алексею Михайловичу подписывались как положено, т. е. примерно так: «Твоего Царского Величества во всем готовие и нижайшие слуги и подножие» («лист» из Чигирина от 23 марта 1653 года). Как бы там ни было, гетманская дипломатическая служба, судя по всему, не разъяснила Богдану, в чём заключается принципиальная разница во взаимоотношениях между подданными абсолютного монарха и подданными выборного «круля» (по существу, пожизненного президента магнатско-шляхетской олигархической парламентской республики, каковой Речь Посполита являлась de facto). Именно отсюда — та досадная размолвка, которую недобросовестные интерпретаторы пытаются выдать за проявление «ментальной несовместимости», якобы присущей «украинцам и москалям» ещё в ХVII веке.
На самом же деле, как видим, имела место чисто техническая проблема, хотя, быть может, с неким далеко идущим политическим подтекстом, ясным лишь Выговскому и узкому кругу его приближённых. Ведь казаки присягнули Царю ещё до того, как великорусские послы «дали от имени монарха клятвенное обещание, что Государь будет держать всю Малую Россию со всем Войском Запорожским под своим покровительством, при ненарушимом сохранении всех её древних прав, и охранять войсками, и помогать казной от всяких неприятельских нападений» (указ. соч., с. 474).
Таким образом, ко взаимному удовольствию обеих сторон, недоразумение довольно быстро разъяснилось. Тут же состоялся обряд утверждения Хмельницкого в его гетманском достоинстве, в знак чего Бутурлин вручил ему дары Алексея Михайловича: знамя, булаву, ферязь (верхнюю боярскую одежду — авт.) и гетманскую шапку. Затем послы одарили войсковую и полковую старшину, а также простых казаков, прибывших на Раду. Кроме них в тот же день присягнули и жители Переяслава.
Что касается остальных полков, городов и сёл Гетманщины, то для приведения их к присяге послы отправили туда московских стольников и стряпчих, сами же избрали для себя три важнейших города — Киев, Нежин и Чернигов. Эта процедура заняла два месяца. Сводные данные из Записных книг о приведении освобождённых территорий Малороссии к присяге содержатся в фонде Посольского Приказа (Москва, ЦГАДА).
Тем не менее утверждать, будто «под высокую Государеву руку» захотели все и сразу, значило бы погрешить против истины. «В Украине далеко не везде согласились присягать московскому царю, — с удовольствием констатируют авторы Аналитических оценок Национального института стратегических исследований («Переяславська угода 1654 року: історичні уроки для українського народу». К., 2004, с. 14-15). Известны факты вооружённых выступлений, которые имели место в Киеве, на Киевщине, в Полтавском, Кропивянском, Уманском и Брацлавском полках». Н. И. Костомаров, со своей стороны, утверждает, будто идеи протектората Москвы над Гетманским государством не приняли такие герои Освободительной войны 1648-1654 годов и сподвижники Богдана, как винницкий полковник Иван Богун, который «отрёкся от присяги со всем Побужьем», и будущий кошевой атаман Запорожской Сечи Иван Сирко, который увёл «на Запороги» ватагу недовольных Переяславским выбором (указ. соч., с. 487). При этом русский историк ссылается на польскую хронику (в частности, на «His¬to¬ria panowania Jana Kazimierza»), фактологическая достоверность которой в данном случае вызывает, на мой взгляд, сомнения.
В самом деле, какими должны были быть мотивы противления Богуна и Сирко тому безальтернативному выбору, который сделали их боевые товарищи во главе с гетманом? Если верить Костомарову, «Богун Москву боялся» (это бесстрашный-то Богун? — авт.). О побуждениях «урус-шайтана» Сирко — вообще ни слова. Более того, все дальнейшие действия этих двух славных атаманов опровергают версию о их якобы «принципиальной москвофобии». Уже ранней весной 1654 года казаки Ивана Богуна задали ляхам знатной трёпки под Уманью. «Хмельницкий известил о поступке Богуна Алексея Михайловича, который послал винницкому полковнику похвалу за постоянство, твёрдость и непоколебимость, и поручил Хмельницкому привести его к присяге», — пишет автор монографии. Впрочем, «присягнул ли Богун Государю — неизвестно» (указ. соч., с.488).
Что касается Ивана Сирко, то он вместе с Богуном выступил против гетмана Выговского, когда тот подписал Гадячский договор, и не поддержал правобережного гетмана Павла Тетерю (1663), когда тот предложил Яну II Казимиру совместный поход на Левобережье, с тем чтобы восстановить власть Польши и там. Наоборот, как только поляки вторглись на Левый берег, Иван Дмитриевич начал бить оккупантов у них в тылу, на Брацлавщине и в Умани. В том же 1663 году, только несколько ранее, кошевой атаман возглавил поход запорожцев и российских драгун воеводы Григория Косачова на Перекоп. И хотя отношения легендарного казачьего вождя с царским правительством складывались действительно непросто, а порой и драматично (опала, арест и годичная ссылка в Тобольск в 1672 году), следует всё же признать, что однозначно записывать его в противники союза с Великой Россией — это, мягко говоря, бездоказательное преувеличение.
Кто действительно так до конца и не принял самой идеи Переяслава, так это Киевский митрополит Сильвестр Косов, а вместе с ним архимандрит Свято-Успенского монастыря (Печерской лавры) Иосиф Тризна и немалая часть столичного духовенства. Несмотря на то, что 14 января он вынужден был принимать личное участие в торжественной встрече великорусского посольства, а также произнести подобающую случаю приветственную речь, отслужить молебен в Софийском соборе и пропеть многолетие Царской семье, Предстоятель Южно-Русской Церкви пытался всячески увильнуть от присяги. Не присягнуло в тот день и духовенство. Ко всему прочему оно не допустило до присяги шляхтичей, приказных и дворовых людей, служивших при митрополите и других духовных особах, монастырских слуг и мирян из церковных имений, вследствие чего 18-го числа владыка Сильвестр имел крайне неприятный разговор с думным дьяком Лопухиным. Ввиду угрозы нарваться на царскую опалу и гетманский гнев Его Высокопреосвященству пришлось уступить, и уже на другой день «шляхта, слуги, дворовые люди, казаки и мещане, жившие за митрополитом и печерским архимандритом, были приведены к присяге» (указ. соч., с. 475-476). Вопрос лишь в том, насколько искренней и добровольной она была.
И уж вовсе скандальной стала мартовская выходка митрополита, в ходе которой он осмелился угрожать царским воеводам князю Фёдору Куракину и князю Волконскому, присланным с заданием построить крепость на горе рядом со Святой Софией. «Если станете строить против моей воли, буду с вами биться!» — бросил он в лицо ошарашенным вельможам. А затем, перейдя в пылу спора на польский язык, обычно сдержанный и осторожный Сильвестр выкрикнул: «Почекайте, почекайте! Скоро вам конец будет!». «Видим от тебя, митрополит, дурно и измену»,— отвечали ему воеводы, о чём ими было доложено киевскому наказному полковнику Павлу Яненко, а затем и в Первопрестольную.
При этом ненавистники России всячески замалчивают тот факт, что неслыханная дерзость С. Косова сошла ему с рук. «В Москве сочли, что до поры, до времени нужно до известной степени снисходить к непривычке новых царских подданных к своему положению, и послали в Киев воеводам царский указ объявить митрополиту, чтобы он не огорчался...» (указ. соч., с. 489). Более того, своей отдельной Жалованной Грамотой Алексей Михайлович вскоре подтвердил право собственности митрополита и всех остальных духовных лиц Гетманщины на «маетности их». Это к вопросу о якобы «изначально тоталитарной, тиранической природе Московского государства, унаследованной от монгольской империи Чингизидов», о чём так любят разглагольствовать иные украинские «учёные», политики и публицисты (см., к примеру, «Аналитические оценки...», с. 12).
В чём, однако же, причина столь резкой оппозиционности духовенства Южнорусской церкви к единоверной и единокровной Великой Руси? По версии Костомарова, «оно смотрело на московских русских как на народ грубый, и даже о тождестве своей веры с московской верой возникало у них недоразумение и сомнение. Им даже приходила мысль, что велят перекрещиваться... Недоброжелатели распространяли даже слухи, что москали будут принуждать малоруссов к усвоению московских обычаев, запретят обуваться в сапоги и черевички, а велят носить лапти... Надобно принять во внимание и то, что духовные, класс наиболее образованный в Украине, с малых лет получали воспитание на польский образец, привыкли к польским понятиям и западному образу воззрения» (указ. соч., с. 476).
Иначе говоря, иерархи Киевской митрополии представляли собой типичный продукт этнического перерождения подчинённого народа под прессом господствующей нации. Ранее процесс этнической химеризации превратил множество бывших русских православных князей и шляхтичей в фанатичных поляков и католиков, ярчайший пример чему — кровавый палач и садист Иеремия Вишневецкий. Причём скорость химерного перерождения — это смена одного поколения новым (от прошения митрополита Иова Борецкого о принятии Малой Руси в подданство Русского Царя до отказа Сильвестра Косова от этого подданства прошло всего 34 года). Финальную стадию данного процесса мы, похоже, наблюдаем в наши дни.
Что же касается желания иерархов Киевской митрополии оставаться в каноническом единстве с Константинопольским патриархатом, то такое единство продолжалось ещё полвека. Это их желание тоже вполне объяснимо. С одной стороны, Вселенский патриарх уже тогда был фактически заложником османских оккупантов, а потому как администратор был весьма ограничен в своих возможностях. Как следствие, Киевская митрополия de facto являлась самостоятельной Церковью, что, разумеется, вполне устраивало её епископат и клир. Единственным центром власти, от которого она реально зависела, была Генеральная канцелярия Войска Запорожского (гетманское правительство). Такая зависимость была на руку и самому Хмельницкому, который, естественно, вряд ли хотел тотального подчинения своей державы другому, пусть даже союзному государству. Именно отсюда — ходатайства Богдана за митрополита к Царю как за «мужа святой жизни, много потерпевшего за преданность Православной Восточной Церкви» (указ. соч., с. 490). При этом любопытно отметить, что в конце 1649 года сам же гетман предупреждал сего «мужа святой жизни», что-де «ты, отче митрополите, будешь в Днепре» («История Украинской ССР», с. 245), если неправильно поведёшь себя на предстоящем Сейме в Варшаве...
Ещё одна излюбленная тема, вокруг которой любят водить хоровод недруги общерусского национального единства — это т. н. «Переяславский договор». На самом деле никто никаких соглашений 8 января подписывать не собирался. 21 марта 1654 года Царь и Боярская Дума утвердили т. н «Статьи Богдана Хмельницкого» (они же «Мартовские», или «Московские»), которыми определялся статус Гетманского государства в составе Русской державы. И хотя из 23 «Просительных статей о правах всего малороссийского народа», поданных Алексею Михайловичу гетманскими послами Павлом Тетерей и генеральным судьёй Самойлом Богдановичем (Богдановым)-Зарудным 13 марта, Государь и бояре утвердили только 11, в них были законодательно закреплены большинство принципиально важных для Запорожского казачества моментов. Главный из них заключается в том, что в состав Русской державы Гетманское государство вошло в качестве автономии с весьма широкими правами, реестр же Войска увеличивался до 60 тысяч человек. Но и это ещё не всё: «А хотя б де того числа было и больши, и Государю де в том убытка не будет, потому как они жалованья у Государя просить не учнут».
СПРАВКА. Кроме нового реестра, Мартовские статьи установляли, что: 1) чиновники в малороссийских городах должны назначаться лишь из числа местных уроженцев; 2) малороссийская администрация и суд не подчинены великорусской; 3) гетман и старшина избираются на Радах, Царя же postfactum ставят в известность о результатах голосования; 4) гетман имеет право поддерживать дипломатические отношения со всеми иностранными государствами, кроме Польши и Турции; 5) Царь подтверждает прежние, в т. ч. имущественные права всех сословий Малороссии, а кроме того, право крупных городов на самоуправление (т. н. «Магдебургское право»). Со своей стороны гетманская администрация обязывалась отправлять в государеву казну собираемые на своей территории налоги (данный пункт с молчаливого согласия Москвы никогда не выполнялся); Царь получал право разместить в Киеве свой гарнизон, а также принимал на себя обязательство начать войну против Речи Посполитой («Страна казаков», с. 184-186). При этом положения Мартовских статей были дополнительно подтверждены Жалованной Грамотой Алексея Михайловича Богдану Хмельницкому от 27 марта того же года (там же, с.188-189).
Суммируя всё сказанное выше, можем смело утверждать: период с 8 января 1654 года по 27 июля 1657 года (день смерти великого гетмана) — это наивысшая точка расцвета и могущества протоукраинского казацкого государства «Войско Запорожское». Никогда ни до, ни после оно не пользовалось столь широким суверенитетом и не включало в себя столь обширную территорию по обоим берегам Днепра, как в эти три с половиной года. Даже Гадячский от 16 сентября 1658 года договор гетмана Ивана Выговского с Польшей, согласно которому Гетманщина должна была войти в состав федеративной Речи Посполитой под именем «Великое княжество Русское», не намного расширял степень свободы Страны казаков по сравнению с Мартовскими статьями. К тому же, как оказалось, Сейм и не думал утверждать Гадячский договор — по крайней мере в той его части, в которой речь шла об автономности Русского княжества, о его равноправии с Польским королевством и Великим княжеством Литовским.
Будучи же под протекторатом Москвы, Гетманщина не только не утратила своей природной индивидуальности, сформированной за 300 с лишним лет пребывания Малой Руси в составе Литвы, а затем и Польско-Литовской унии, но и продолжала сноситься с Белокаменной через Посольский Приказ (тогдашний МИД России). Более того, в государстве батьки Хмеля был упразднён крепостной строй, и если бы следующие гетманы продолжили дело его жизни, то не исключено, что в скором времени Войско Запорожское не только стало бы экономически наиболее развитой частью Европы, но и сумело бы включить в свой состав Галицию, Буковину, Закарпатье, Волынь, Подляшье и Холмщину, тем самым завершив процесс собирания исконных Русских Земель. Вина за то, что в истории, увы, реализован совершенно иной сценарий развития событий, целиком и полностью лежит на сыне Хмельницкого Юрии, на Выговском, Тетере, Иване Брюховецком и Петре Дорошенко — боевых соратниках Великого Богдана, которые, взяв в руки гетманскую булаву, породили лишь кровавую Руину. Часть вины лежит и на царском правительстве, которое в сентябре 1656 года в оскорбительной для казаков форме отстранило их представителей от участия в Виленских переговорах с Польшей, которые прямо касались интересов и судьбы Гетманщины. Причём это унизительное «непущание» гетманских послов на столь важную дипломатическую встречу послужило поводом для дальнейшего роста антимосковских настроений в Малой Руси.
Но главный урок Переяслава заключается в том, что два русских государства с различным общественным строем — самодержавным и республиканским — смогли, дополняя и усиливая друг друга, сосуществовать под властью одного монарха. Подобная же схема взаимоотношений позже была применена в Британском Содружестве, где метрополия и доминионы имеют общего короля или королеву. В любом случае Переяславский прецедент должен быть учтён при построении взаимоотношений между Украиной и Российской Федерацией. Особенно если однажды Киев и Москва сочтут, что эти взаимоотношения опять пора сделать союзными.
И вот что совсем невыносимо для нынешних адептов вступления Украины в НАТО и Европейский Союз: в благодарственном «листе» в Москву, писанном им 8 января 1654 года в Переяславе, Хмельницкий впервые называет Алексея Михайловича «всеа Великия и Малыя Русии самодержцем». И лишь после того «листа» Московский царь стал титуловать себя точно так же (Жалованная Грамот мещанам г. Переяслава от 4.03.1654, «Страна казаков», с. 183). Таким образом, Богдана по праву следует считать одним из создателей того грандиозного национально-державного проекта, триумфом которого стала до сих пор ненавистная кое-кому Российская Империя.
Москва — единая надежда
Причина, по которой восставшие казаки искали поддержки и спасения в Москве, общеизвестна. Это невыносимый национальный, религиозный и экономический гнёт, которому коренной народ Малой Руси (Юго-Западной) подвергался в Польско-Литовской колониальной империи. Здесь между собой согласны все без исключения отечественные историки и публицисты. Достаточно сказать, что в конце ХVI века в Малой Руси прокатились мощные крестьянско-казацкие восстания под предводительством Криштофа Косинского (1591-93) и Северина Наливайко (1594-96). В Киеве, Львове, Дрогобыче, Луцке и других русских городах развернули деятельность православные братства, которые по мере сил противостояли униатской и римо-католической экспансии. В 30-е годы XVII века вооружённая борьба против польских оккупантов разгорелась с новой силой. Вспомним череду восстаний под предводительством Тараса Федоровича (1630), Ивана Сулимы (1635), Павла Павлюка (1637).
Апогеем национально-освободительного движения в Малороссии стала всенародная казацко-крестьянская война 1648-54 годов во главе с Богданом-Зиновием Хмельницким. Уже в первом своём письме к Царю Алексею Михайловичу от 8 июня 1648 года гетман предельно откровенен: «Зычили быхмо собе самодержця господаря такого в свой земли, яко ваша царская велможность, православный хрестиянский цар» («История Украинской ССР». К., изд-во АН УССР, 1953, т. 1, с. 226). И ещё: «А мы зо всем войском Запорозким услужить вашей царской велможности готови» (там же).
Переяславская рада. Худ. М.И. Хмелько
При этом важно отметить, что среди инициаторов вхождения «под высокую царскую руку» он был далеко не первым. В 1620 году гетман Пётр Конашевич-Сагайдачный — тот самый, войска которого в 1613 и 1618 годах были основной ударной силой польских интервентов против России, — обратился к государю Михаилу Фёдоровичу Романову с челобитной, в которой заявлял, что-де Войско Запорожское хочет служить самодержцу всея Руси. В ответной грамоте Царь похвалил гетмана за благие помыслы. И даже прислал казакам жалованье в размере 300 рублей — сумму по тем временам преизрядную. Однако, реально оценивая соотношение сил между Москвой, едва вышедшей из периода кровавой Смуты, и Речью Посполитой — одной из сверхдержав тогдашней Европы — Царь дипломатично отказал Сагайдачному. Через 4 года киевский митрополит Иов Борецкий направил Михаилу Фёдоровичу прошение о принятии всего малороссийского народа в российское подданство, на что тоже последовал вежливый отказ. В 1630 году глава Православной Церкви в Юго-Западной Руси повторил свою просьбу — и опять с тем же результатом.
Между тем, не давая Варшаве поводов для возобновления войны, Москва активно помогала единоверным и единокровным братьям, как сказали бы теперь, по гуманитарной линии. Например, православные епархии Малой Руси регулярно получали из Белокаменной финансовые средства, а казаки и крестьяне, которые участвовали в восстаниях против польской короны, находили убежище и новую родину в пределах Русского государства. Более того, когда летом 1648 года Малороссию поразила длительная засуха, что привело к неурожаю, лишь позволение царского правительства беспошлинно вывозить зерно, соль и другие продукты из Московской державы в русские области Речи Посполитой спасло тамошнее население от голода. А 21 января 1650 года, в разгар восстания под предводительством Хмельницкого, Царь Алексей Михайлович издал специальную грамоту, согласно которой в российских пограничных городах товары из Малороссии освобождались от госпошлины.
Более того, в интересах восставших Москва нарушала условия Поляновского (1634) мирного договора с Речью Посполитой, вследствие чего польские послы выдвигали русскому правительству вполне резонные претензии, что-де оно помогает Хмельницкому «многим жалованьем, и пушечным, и хлебным запасом» («История Украинской ССР». К., изд-во АН УССР, 1953, т. 1, с. 228). Таковы бесспорные факты, отменить которые не под силу фальсификаторам истории, какими бы звонкими титулами те ни прикрывались.
«Нет ни малейшего сомнения в том, что Богдан Хмельницкий в своём противоборстве с польской шляхтой с самого начала рассчитывал прежде всего на помощь России», — констатирует историк с мировым именем, директор Института археологии Национальной Академии наук Украины, академик Пётр Толочко («Перед кем и в чём виновата Переяславская Рада?». «Голос Украины», 3.08.2002). В самом деле, уже в конце 1648 года гетман отправил в Первопрестольную посольство во главе с полковником Силуаном Мужиловским, которому поручено было просить Царя Алексея Михайловича о предоставлении восставшим военной помощи, а также о принятии Войска Запорожского в российское подданство. Через год батька Хмель ещё раз излагает русскому монарху свою просьбу: «А мы как первые також де и ныне желаем того, чтобы Ваше Царское Величество нам найнижайшим слугам и подданным своим Государем учинился». Однако пойти навстречу гетману означало автоматически нарушить и без того хрупкий мир с Польшей. Посему и на сей раз Хмельницкий не добился своей цели.
Чтобы вынудить Москву к необходимому решению, гетман пошёл на дипломатическую хитрость, сделав вид, будто от безысходности готов признать над собой власть турецкого султана Мехмеда IV (договоры 1650 и 1653 годов). Это подействовало, и уже 14 (24 по н. ст.) марта 1653 года Боярская Дума во главе с самим Царём решила, наконец, принять Гетманскую державу «под высокую Государеву руку» — но лишь при условии, если Речь Посполита не прекратит притеснения своих русских православных подданных. Об этом королю Яну Казимиру и Сейму сообщило посольство князя Бориса Репнина-Оболенского и боярина Бориса Хитрово, прибывшее в том же году во Львов. Послы, среди прочего, потребовали от короля и сенаторов предоставить Войску Запорожскому автономию на условиях Зборовского договора. В ответ Репнин и Хитрово услышали, что им скоро не за кого будет заступаться, так как уже осенью король истребит на Руси всех казаков.
СПРАВКА. Зборовский договор от 10 августа 1649 года подписан Богданом Хмельницким и королём Яном Казимиром в лагере польских войск после успешной для казаков битвы под местечком Зборов (4-5.08.1649). Согласно договора, под полной властью Речи Посполитой оставались киевское Полесье, часть Новгород-Северщины, Подолье и Волынь. Суверенитет Войска Запорожского распространялся на Киевское, Брацлавское, Черниговское воеводства. Реест Войска увеличивался до 40 тысяч человек. На территории Войска не имели права появляться коронные войска, а все государственные должности должны были занимать только православные люди. Все повстанцы получали полную амнистию. Иезуитам запрещалось проживать на территории Войска. Киевскому митрополиту предоставлялось место в сенате. Столицей гетмана становился Чигирин. Таким образом, подписав Зборовский договор, Польша de facto признала казацкое государство «Войско Запорожское», которое в более поздней украинской историографии получило название «Гетманщина».
После этого русская дипломатическая миссия немедленно отбыла в Москву, а громадное польское войско в августе «рушило» против повстанцев. Хмельницкий выступил навстречу врагу, одновременно снарядив в Первопрестольную посольство Герасима Яцковича, затем Лаврина Капусты с письмами на имя Царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, в которых излагалась текущая ситуация и энная по счёту просьба принять Гетманщину под суверенитет Москвы. На сей раз русское правительство не колебалось. Как только в конце сентября Репнин и Хитрово вернулись в столицу, тут же был созван Земский Собор, который 1 (11 по н. ст.) октября 1653 года единодушно постановил «принять в подданство гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами и селами». Через 3 недели, 23 октября (2 ноября по н. ст.), в Успенском соборе Московского Кремля — главном храме тогдашней России — Государь в торжественной обстановке лично объявил о войне с Польшей «за други своя». Тогда же (9 октября) для принятия народом присяги на верность Русскому Царю в Гетманщину было отправлено почётное посольство во главе с ближним боярином Василием Бутурлиным, окольничьим Иваном Алферьевым и думным дьяком Ларионом Лопухиным.
В Переяславе и вокруг
Дабы задним числом принизить значение судьбоносного события 8.01.1654, а заодно и бросить тень на великого гетмана, конъюнктурщики от истории акцентируют внимание на том обстоятельстве, что Хмельницкий созвал «явную всем Раду» не в Киеве — «мати градомъ русьскымъ», не в своей столице Чигирине, а в полковом городе Переяславе. Тем самым, дескать, вождь прозрачно намекнул: январская Рада — это «вполне заурядное, проходное событие, смысл которого преувеличивать не стоит». Перед нами — типичный пример того, как дрянные, подлые людишки пытаются приписать собственную низость другим.
На самом деле выбор пал на Переяслав потому, что он был большим торговым городом, способным обеспечить участников Рады жильём и продовольствием. К тому же он находился вдалеке от театра военных действий. Город обороняла мощная крепость и профессионально подготовленный гарнизон. Всё это обеспечило безопасность и успех важнейшего политического мероприятия, каковым, безусловно, являлась присяга казачьей старшины и выборных от городов и весей Гетманщины на верность русскому самодержцу. Данное обстоятельство очевидно не только для авторов «Истории Украинской ССР» (с. 256-257), но и для современных украинских авторов, желающих сохранять объективность (Юрій Чиженок. «Нариси про козацькі часи в Україні». Запоріжжя, ТОВ «ЛІПС» ЛТД, 2005, с. 173).
Но вернёмся на 355 лет назад. Малорусское население встречало ехавшее в Переяслав посольство Василия Бутурлина и сопровождавший его стрелецкий отряд из 200 человек под командой стрелецкого головы Артамона Матвеева колокольным звоном, ружейным и пушечным салютом, крестными ходами, торжественными службами в храмах за благоденствие Руси Великой и здравие Царя Алексея Михайловича. По радушному русскому обычаю послам всюду вручали хлеб-соль, норовили накормить и напоить до упаду. Словом, это был триумф национального единения.
Утром 8 января Богдан Хмельницкий созвал Старшинскую Раду, полномочные участники которой единогласно высказались за принесение присяги на верность Московскому Царю. После этого в 2 часа дня под звуки литавр на центральной площади перед Успенским собором собралась «явная всем» (т. е. в отличие от конфиденциальной старшинской открытая всеобщая народная) Рада, где присутствовали представители малороссийской православной шляхты, казаков, мещан и крестьян. Образовался большой круг, в центре которого встал гетман с генеральной старшиной и русским посольством. Выступив вперёд, Богдан Михайлович произнёс свою знаменитую речь, известную нам в пересказе тогдашних летописцев (Акты Юго-Западной России, т. 10, стр. 217-227). При этом важно отметить, что гетман предоставил участникам Рады свободу выбора, обрисовав незавидные альтернативы вхождению Малой Руси в подданство «православнаго Великия Росии государя царя». «А буде кто с нами не согласует, теперь куды хочет вольная дорога», — подытожил Хмельницкий свою речь.
По свидетельству летописца, «к сим словам народ возопил: волим под царя восточного, православного, крепкой рукою в нашей благочестивой вере умирати, нежели ненавистнику Христову поганину достати!». Потом полковник переяславский Павел Тетеря, ходя по кругу, вопрошал собравшихся: «Все ли тако соизволяете?». Те отвечали: «Вси единодушно!». Потом гетман произнёс: «Буди тако! Да Господь Бог наш сукрепит под его царскою крепкою рукою». Народ же на это «возопил»: «Боже утверди, Боже укрепи, чтоб есми во веки вси едино были!». После чего генеральный писарь Войска Запорожского Иван Выговской констатировал, что-де «казаки и мещане все под государеву высокую руку поклонились».
Не в силах опровергнуть всенародного ликования по случаю вхождения Гетманской державы в военно-политический союз с монархией Романовых, враги общерусского национального единства обходят молчанием неудобные для них факты. При этом ряд обстоятельств фальсификаторы трактуют весьма превратно, надеясь зомбировать неподготовленную публику своим настырным токованием.
К числу таких обстоятельств относится и тот факт, что Василий Васильевич Бутурлин отказался ответно присягнуть от имени «всеа Русии самодержца» на верность Войску Запорожскому. Дескать, тем самым боярин поверг казаков — этих «носителей европейских демократических традиций» — в самый настоящий шок и даже едва не сорвал ответственное мероприятие. Якобы «недовольный и оскорблённый отказом В. Бутурлина, Б. Хмельницкий гордо вышел из собора, угрожая вообще аннулировать соглашение», — утверждает (разумеется, без ссылок на источники) некий «преподаватель кафедры украиноведения ЗГУ» (газета «Запорозька Січ», 12.05.1994). «Переговоры чуть было не зашли в тупик, — констатируют, со своей стороны, анонимные авторы Аналитических оценок «Переяславська угода 1654 року: історичні уроки для українського народу», обнародованных Национальным институтом стратегических исследований (К., ГП «Друкарня ДУС», 2004, с. 14). — Тем не менее казацкая старшина во главе с гетманом решила не разрывать отношений, которые так тяжело налаживались (? — авт.), и положилась на переданное Бутурлиным «слово» Царя, что тот подтверждает все договорённости». Какие ещё там «переговоры» 8-го числа? В тот день — лишь формальная легитимация принятых ранее решений.
На самом деле произошло вот что. Как утверждает Костомаров («Богдан Хмельницкий», с. 473-474), после ответной речи Бутурлина «гетман сел с послами в карету и поехал в соборную церковь для произнесения присяги новому Государю. За ним поехали старшины. На паперти собора стоял Григорий (переяславский протопоп — авт.) со всем переяславским духовенством и клирами всех церквей; рядом с ним стояли московские духовные, приехавшие с послами; из них главным был архимандрит Преображенского монастыря Прохор. На аналое, посреди храма, лежала чиновная книга, присланная царём. Московские духовные хотели начинать обряд присяги, но гетман остановил их и сказал: «Следует прежде вам присягнуть от имени Его Царского Величества в том, что Его Величество Великий Государь не нарушит наших прав, дарует нам на права наши и имущество грамоты и не выдаст нас польскому королю».
«Никогда не присягнём мы за своего Государя, — отвечали послы, — да гетману и говорить о том непристойно: подданные должны дать веру своему государю, который не оставит их жалованьем, будет оборонять от недругов, не лишит прав и имений ваших».
«Мы поговорим об этом с полковниками и со всеми людьми», — отвечал гетман и вышел из церкви. Через некоторое время вошли в церковь два полковника: переяславский Тетеря и миргородский Лесницкий-Сахнович. Они требовали непременно присяги. «Это небывалое дело, — возражали послы, — одни подданные присягают Государю, а Государю неприлично присягать подданным». «Однако польские короли всегда нам присягали», — говорили полковники. «Польские короли неверные и не самодержцы: они не хранят присяги своей, а Государево слово переменно не бывает», — отвечали послы. «Гетман и мы, вся старшина, — сказали казаки, — верим этому, но казаки простые не верят и домогаются непременно присяги за Государя». «Его Царское Величество, — возразили послы, — ради христианской православной веры и святых Божьих церквей изволил принять вас под свою высокую руку по вашему челобитью, и вам надлежит помнить милость Великого Государя, следует служить ему и всякого добра хотеть, Войско Запорожское привести к вере, а незнающих людей унимать от непристойных речей».
Полковники пошли к гетману, и вскоре Хмельницкий и старшины прибыли в церковь и на Евангелии присягнули в вечном подданстве царю от имени всей Украины в тех границах, в каких она постановлена по Зборовскому договору».
Если вдуматься, то приведённый выше фрагмент не даёт ни малейших поводов для спекуляций и злорадства. Хмельницкий не мог поступить иначе хотя бы уже потому, что в Грамотах Алексея Михайловича от 22 июня и 6 сентября 1653 года, извещающих о готовности Царя принять в своё подданство гетмана и Войско Запорожское, нет ни слова о том, что самодержец обязуется признать все прежние права и вольности народа Малороссии, которых тот добился от польской королевской власти ценой многолетней вооружённой борьбы, неисчислимых жертв и человеческих потерь. Это, безусловно, серьёзный недочёт чиновников Посольского Приказа, которые готовили черновики царских Грамот Хмельницкому.
Здесь можно также подозревать недоработку внешнеполитического ведомства Войска Запорожского. Если не сознательную провокацию со стороны генерального писаря Ивана Выговского, в будущем — первого в ряду гетманов-клятвопреступников (в пользу данной версии косвенно говорит тот факт, что подготовленные ведомством Выговского «листы» Хмельницкого к Алексею Михайловичу подписывались как положено, т. е. примерно так: «Твоего Царского Величества во всем готовие и нижайшие слуги и подножие» («лист» из Чигирина от 23 марта 1653 года). Как бы там ни было, гетманская дипломатическая служба, судя по всему, не разъяснила Богдану, в чём заключается принципиальная разница во взаимоотношениях между подданными абсолютного монарха и подданными выборного «круля» (по существу, пожизненного президента магнатско-шляхетской олигархической парламентской республики, каковой Речь Посполита являлась de facto). Именно отсюда — та досадная размолвка, которую недобросовестные интерпретаторы пытаются выдать за проявление «ментальной несовместимости», якобы присущей «украинцам и москалям» ещё в ХVII веке.
На самом же деле, как видим, имела место чисто техническая проблема, хотя, быть может, с неким далеко идущим политическим подтекстом, ясным лишь Выговскому и узкому кругу его приближённых. Ведь казаки присягнули Царю ещё до того, как великорусские послы «дали от имени монарха клятвенное обещание, что Государь будет держать всю Малую Россию со всем Войском Запорожским под своим покровительством, при ненарушимом сохранении всех её древних прав, и охранять войсками, и помогать казной от всяких неприятельских нападений» (указ. соч., с. 474).
Таким образом, ко взаимному удовольствию обеих сторон, недоразумение довольно быстро разъяснилось. Тут же состоялся обряд утверждения Хмельницкого в его гетманском достоинстве, в знак чего Бутурлин вручил ему дары Алексея Михайловича: знамя, булаву, ферязь (верхнюю боярскую одежду — авт.) и гетманскую шапку. Затем послы одарили войсковую и полковую старшину, а также простых казаков, прибывших на Раду. Кроме них в тот же день присягнули и жители Переяслава.
Что касается остальных полков, городов и сёл Гетманщины, то для приведения их к присяге послы отправили туда московских стольников и стряпчих, сами же избрали для себя три важнейших города — Киев, Нежин и Чернигов. Эта процедура заняла два месяца. Сводные данные из Записных книг о приведении освобождённых территорий Малороссии к присяге содержатся в фонде Посольского Приказа (Москва, ЦГАДА).
Кто был против и почему
Тем не менее утверждать, будто «под высокую Государеву руку» захотели все и сразу, значило бы погрешить против истины. «В Украине далеко не везде согласились присягать московскому царю, — с удовольствием констатируют авторы Аналитических оценок Национального института стратегических исследований («Переяславська угода 1654 року: історичні уроки для українського народу». К., 2004, с. 14-15). Известны факты вооружённых выступлений, которые имели место в Киеве, на Киевщине, в Полтавском, Кропивянском, Уманском и Брацлавском полках». Н. И. Костомаров, со своей стороны, утверждает, будто идеи протектората Москвы над Гетманским государством не приняли такие герои Освободительной войны 1648-1654 годов и сподвижники Богдана, как винницкий полковник Иван Богун, который «отрёкся от присяги со всем Побужьем», и будущий кошевой атаман Запорожской Сечи Иван Сирко, который увёл «на Запороги» ватагу недовольных Переяславским выбором (указ. соч., с. 487). При этом русский историк ссылается на польскую хронику (в частности, на «His¬to¬ria panowania Jana Kazimierza»), фактологическая достоверность которой в данном случае вызывает, на мой взгляд, сомнения.
В самом деле, какими должны были быть мотивы противления Богуна и Сирко тому безальтернативному выбору, который сделали их боевые товарищи во главе с гетманом? Если верить Костомарову, «Богун Москву боялся» (это бесстрашный-то Богун? — авт.). О побуждениях «урус-шайтана» Сирко — вообще ни слова. Более того, все дальнейшие действия этих двух славных атаманов опровергают версию о их якобы «принципиальной москвофобии». Уже ранней весной 1654 года казаки Ивана Богуна задали ляхам знатной трёпки под Уманью. «Хмельницкий известил о поступке Богуна Алексея Михайловича, который послал винницкому полковнику похвалу за постоянство, твёрдость и непоколебимость, и поручил Хмельницкому привести его к присяге», — пишет автор монографии. Впрочем, «присягнул ли Богун Государю — неизвестно» (указ. соч., с.488).
Что касается Ивана Сирко, то он вместе с Богуном выступил против гетмана Выговского, когда тот подписал Гадячский договор, и не поддержал правобережного гетмана Павла Тетерю (1663), когда тот предложил Яну II Казимиру совместный поход на Левобережье, с тем чтобы восстановить власть Польши и там. Наоборот, как только поляки вторглись на Левый берег, Иван Дмитриевич начал бить оккупантов у них в тылу, на Брацлавщине и в Умани. В том же 1663 году, только несколько ранее, кошевой атаман возглавил поход запорожцев и российских драгун воеводы Григория Косачова на Перекоп. И хотя отношения легендарного казачьего вождя с царским правительством складывались действительно непросто, а порой и драматично (опала, арест и годичная ссылка в Тобольск в 1672 году), следует всё же признать, что однозначно записывать его в противники союза с Великой Россией — это, мягко говоря, бездоказательное преувеличение.
Кто действительно так до конца и не принял самой идеи Переяслава, так это Киевский митрополит Сильвестр Косов, а вместе с ним архимандрит Свято-Успенского монастыря (Печерской лавры) Иосиф Тризна и немалая часть столичного духовенства. Несмотря на то, что 14 января он вынужден был принимать личное участие в торжественной встрече великорусского посольства, а также произнести подобающую случаю приветственную речь, отслужить молебен в Софийском соборе и пропеть многолетие Царской семье, Предстоятель Южно-Русской Церкви пытался всячески увильнуть от присяги. Не присягнуло в тот день и духовенство. Ко всему прочему оно не допустило до присяги шляхтичей, приказных и дворовых людей, служивших при митрополите и других духовных особах, монастырских слуг и мирян из церковных имений, вследствие чего 18-го числа владыка Сильвестр имел крайне неприятный разговор с думным дьяком Лопухиным. Ввиду угрозы нарваться на царскую опалу и гетманский гнев Его Высокопреосвященству пришлось уступить, и уже на другой день «шляхта, слуги, дворовые люди, казаки и мещане, жившие за митрополитом и печерским архимандритом, были приведены к присяге» (указ. соч., с. 475-476). Вопрос лишь в том, насколько искренней и добровольной она была.
И уж вовсе скандальной стала мартовская выходка митрополита, в ходе которой он осмелился угрожать царским воеводам князю Фёдору Куракину и князю Волконскому, присланным с заданием построить крепость на горе рядом со Святой Софией. «Если станете строить против моей воли, буду с вами биться!» — бросил он в лицо ошарашенным вельможам. А затем, перейдя в пылу спора на польский язык, обычно сдержанный и осторожный Сильвестр выкрикнул: «Почекайте, почекайте! Скоро вам конец будет!». «Видим от тебя, митрополит, дурно и измену»,— отвечали ему воеводы, о чём ими было доложено киевскому наказному полковнику Павлу Яненко, а затем и в Первопрестольную.
При этом ненавистники России всячески замалчивают тот факт, что неслыханная дерзость С. Косова сошла ему с рук. «В Москве сочли, что до поры, до времени нужно до известной степени снисходить к непривычке новых царских подданных к своему положению, и послали в Киев воеводам царский указ объявить митрополиту, чтобы он не огорчался...» (указ. соч., с. 489). Более того, своей отдельной Жалованной Грамотой Алексей Михайлович вскоре подтвердил право собственности митрополита и всех остальных духовных лиц Гетманщины на «маетности их». Это к вопросу о якобы «изначально тоталитарной, тиранической природе Московского государства, унаследованной от монгольской империи Чингизидов», о чём так любят разглагольствовать иные украинские «учёные», политики и публицисты (см., к примеру, «Аналитические оценки...», с. 12).
В чём, однако же, причина столь резкой оппозиционности духовенства Южнорусской церкви к единоверной и единокровной Великой Руси? По версии Костомарова, «оно смотрело на московских русских как на народ грубый, и даже о тождестве своей веры с московской верой возникало у них недоразумение и сомнение. Им даже приходила мысль, что велят перекрещиваться... Недоброжелатели распространяли даже слухи, что москали будут принуждать малоруссов к усвоению московских обычаев, запретят обуваться в сапоги и черевички, а велят носить лапти... Надобно принять во внимание и то, что духовные, класс наиболее образованный в Украине, с малых лет получали воспитание на польский образец, привыкли к польским понятиям и западному образу воззрения» (указ. соч., с. 476).
Иначе говоря, иерархи Киевской митрополии представляли собой типичный продукт этнического перерождения подчинённого народа под прессом господствующей нации. Ранее процесс этнической химеризации превратил множество бывших русских православных князей и шляхтичей в фанатичных поляков и католиков, ярчайший пример чему — кровавый палач и садист Иеремия Вишневецкий. Причём скорость химерного перерождения — это смена одного поколения новым (от прошения митрополита Иова Борецкого о принятии Малой Руси в подданство Русского Царя до отказа Сильвестра Косова от этого подданства прошло всего 34 года). Финальную стадию данного процесса мы, похоже, наблюдаем в наши дни.
Что же касается желания иерархов Киевской митрополии оставаться в каноническом единстве с Константинопольским патриархатом, то такое единство продолжалось ещё полвека. Это их желание тоже вполне объяснимо. С одной стороны, Вселенский патриарх уже тогда был фактически заложником османских оккупантов, а потому как администратор был весьма ограничен в своих возможностях. Как следствие, Киевская митрополия de facto являлась самостоятельной Церковью, что, разумеется, вполне устраивало её епископат и клир. Единственным центром власти, от которого она реально зависела, была Генеральная канцелярия Войска Запорожского (гетманское правительство). Такая зависимость была на руку и самому Хмельницкому, который, естественно, вряд ли хотел тотального подчинения своей державы другому, пусть даже союзному государству. Именно отсюда — ходатайства Богдана за митрополита к Царю как за «мужа святой жизни, много потерпевшего за преданность Православной Восточной Церкви» (указ. соч., с. 490). При этом любопытно отметить, что в конце 1649 года сам же гетман предупреждал сего «мужа святой жизни», что-де «ты, отче митрополите, будешь в Днепре» («История Украинской ССР», с. 245), если неправильно поведёшь себя на предстоящем Сейме в Варшаве...
Выводы очевидны
Ещё одна излюбленная тема, вокруг которой любят водить хоровод недруги общерусского национального единства — это т. н. «Переяславский договор». На самом деле никто никаких соглашений 8 января подписывать не собирался. 21 марта 1654 года Царь и Боярская Дума утвердили т. н «Статьи Богдана Хмельницкого» (они же «Мартовские», или «Московские»), которыми определялся статус Гетманского государства в составе Русской державы. И хотя из 23 «Просительных статей о правах всего малороссийского народа», поданных Алексею Михайловичу гетманскими послами Павлом Тетерей и генеральным судьёй Самойлом Богдановичем (Богдановым)-Зарудным 13 марта, Государь и бояре утвердили только 11, в них были законодательно закреплены большинство принципиально важных для Запорожского казачества моментов. Главный из них заключается в том, что в состав Русской державы Гетманское государство вошло в качестве автономии с весьма широкими правами, реестр же Войска увеличивался до 60 тысяч человек. Но и это ещё не всё: «А хотя б де того числа было и больши, и Государю де в том убытка не будет, потому как они жалованья у Государя просить не учнут».
СПРАВКА. Кроме нового реестра, Мартовские статьи установляли, что: 1) чиновники в малороссийских городах должны назначаться лишь из числа местных уроженцев; 2) малороссийская администрация и суд не подчинены великорусской; 3) гетман и старшина избираются на Радах, Царя же postfactum ставят в известность о результатах голосования; 4) гетман имеет право поддерживать дипломатические отношения со всеми иностранными государствами, кроме Польши и Турции; 5) Царь подтверждает прежние, в т. ч. имущественные права всех сословий Малороссии, а кроме того, право крупных городов на самоуправление (т. н. «Магдебургское право»). Со своей стороны гетманская администрация обязывалась отправлять в государеву казну собираемые на своей территории налоги (данный пункт с молчаливого согласия Москвы никогда не выполнялся); Царь получал право разместить в Киеве свой гарнизон, а также принимал на себя обязательство начать войну против Речи Посполитой («Страна казаков», с. 184-186). При этом положения Мартовских статей были дополнительно подтверждены Жалованной Грамотой Алексея Михайловича Богдану Хмельницкому от 27 марта того же года (там же, с.188-189).
Суммируя всё сказанное выше, можем смело утверждать: период с 8 января 1654 года по 27 июля 1657 года (день смерти великого гетмана) — это наивысшая точка расцвета и могущества протоукраинского казацкого государства «Войско Запорожское». Никогда ни до, ни после оно не пользовалось столь широким суверенитетом и не включало в себя столь обширную территорию по обоим берегам Днепра, как в эти три с половиной года. Даже Гадячский от 16 сентября 1658 года договор гетмана Ивана Выговского с Польшей, согласно которому Гетманщина должна была войти в состав федеративной Речи Посполитой под именем «Великое княжество Русское», не намного расширял степень свободы Страны казаков по сравнению с Мартовскими статьями. К тому же, как оказалось, Сейм и не думал утверждать Гадячский договор — по крайней мере в той его части, в которой речь шла об автономности Русского княжества, о его равноправии с Польским королевством и Великим княжеством Литовским.
Будучи же под протекторатом Москвы, Гетманщина не только не утратила своей природной индивидуальности, сформированной за 300 с лишним лет пребывания Малой Руси в составе Литвы, а затем и Польско-Литовской унии, но и продолжала сноситься с Белокаменной через Посольский Приказ (тогдашний МИД России). Более того, в государстве батьки Хмеля был упразднён крепостной строй, и если бы следующие гетманы продолжили дело его жизни, то не исключено, что в скором времени Войско Запорожское не только стало бы экономически наиболее развитой частью Европы, но и сумело бы включить в свой состав Галицию, Буковину, Закарпатье, Волынь, Подляшье и Холмщину, тем самым завершив процесс собирания исконных Русских Земель. Вина за то, что в истории, увы, реализован совершенно иной сценарий развития событий, целиком и полностью лежит на сыне Хмельницкого Юрии, на Выговском, Тетере, Иване Брюховецком и Петре Дорошенко — боевых соратниках Великого Богдана, которые, взяв в руки гетманскую булаву, породили лишь кровавую Руину. Часть вины лежит и на царском правительстве, которое в сентябре 1656 года в оскорбительной для казаков форме отстранило их представителей от участия в Виленских переговорах с Польшей, которые прямо касались интересов и судьбы Гетманщины. Причём это унизительное «непущание» гетманских послов на столь важную дипломатическую встречу послужило поводом для дальнейшего роста антимосковских настроений в Малой Руси.
Но главный урок Переяслава заключается в том, что два русских государства с различным общественным строем — самодержавным и республиканским — смогли, дополняя и усиливая друг друга, сосуществовать под властью одного монарха. Подобная же схема взаимоотношений позже была применена в Британском Содружестве, где метрополия и доминионы имеют общего короля или королеву. В любом случае Переяславский прецедент должен быть учтён при построении взаимоотношений между Украиной и Российской Федерацией. Особенно если однажды Киев и Москва сочтут, что эти взаимоотношения опять пора сделать союзными.
И вот что совсем невыносимо для нынешних адептов вступления Украины в НАТО и Европейский Союз: в благодарственном «листе» в Москву, писанном им 8 января 1654 года в Переяславе, Хмельницкий впервые называет Алексея Михайловича «всеа Великия и Малыя Русии самодержцем». И лишь после того «листа» Московский царь стал титуловать себя точно так же (Жалованная Грамот мещанам г. Переяслава от 4.03.1654, «Страна казаков», с. 183). Таким образом, Богдана по праву следует считать одним из создателей того грандиозного национально-державного проекта, триумфом которого стала до сих пор ненавистная кое-кому Российская Империя.
Сергей ГРИГОРЬЕВ,
Подъесаул,
начальник пресс-службы Казацкого Войска Запорожского Низового,
член Правления Союза русских литераторов и журналистов Украины
Запорожье. Городской портал
Источник: Русский Вестник